Стивен Кинг - Жребий Иерусалима [= Поселение Иерусалим; Иерусалимов Удел / Jerusalems Lot]

— Дом был построен в несчастии, существовал в несчастии, в нем была пролита кровь (знаешь ли ты, Бони, или нет, мой дядя Рэндолф был замешан в преступлении, происшедшем тут на лестнице, ведущей в подвал; тогда оборвалась жизнь его дочери Марселлы, а потом он покончил самоубийством в порыве раскаяния. Случаи описан в одном из писем Стефана ко мне; по мрачному совпадению — он умер в день рожденья его сестры), — тут случалось всякое, порой даже исчезали люди. Я работала здесь, мистер Бун, но я не слепая и не глухая. Я слышала ужасные звуки в стенах… Ужасные звуки — грохот и треск, а однажды непонятные завывания, которые походили на смех. От страха у меня кровь застывает. Это — темное место, сэр, — тут она остановилась, вероятно испугавшись, что наговорила мне лишнего.

Что касается меня, то я твердо не знал, чем были вызваны подобные слухи, чем-то сверхъестественным или прозаическим. Я боялся страхов… И днем не без труда их побеждал.

— И что же вы подозреваете, миссис Клорис? Привидения грохочут цепями?

Но она лишь странно посмотрела на меня.

— Может быть, привидения. Но в стенах нет привидений. Не привидения воют и рыдают, словно проклиная кого-то, а потом с грохотом спотыкаются, уходя во тьму. Это…

— Подойдите сюда, миссис Клорис, — попросил я ее. — Вы живете тут давно.

Вы не могли бы по подробнее рассказать все сначала.

Глубокое чувство ужаса, оскорбленное самолюбие, и… Я готов поклясться, религиозный страх — все это промелькнуло на ее лице.

— … Немертвое, — прошептала она. — Нечто живущее в сумраке теней… Между… Служить… Ему!

Вот к все. Несколько минут я пытался разговорить ее, но она заупрямилась и больше не сказала об этом ни слова. Наконец, я прекрати расспросы, испугавшись, что она вконец доведет себя. Так закончился один эпизод, а следующий произошел на другой вечер.

Келвин разводил огонь наверху, на втором этаже, а я сидел в гостиной, просматривая «Информатор» и слушал, как капли дождя стучат в большие окна эркера. Я чувствовал себя очень уютно, насколько это возможно такой ночью, когда бушует непогода, а внутри в доме, удобно и тепло. Но в следующее мгновение в дверях появятся Кел, выглядевший возбужденным и немного разнервничавшимся.

— Вы проснулись, сэр? — спросил он.

— Только что, — ответил я. — А что?

— Я обнаружил что-то наверху и, думаю, вам следует посмотреть, — добавил он, сдерживая волнение.

Я встал и последовал за ним. Пока мы поднимались по широким ступенькам, Келвин рассказывал:

— Я читал книгу в кабинете наверху… Довольно странно… Я услышал шум в стене.

— Крысы? — спросил я. — Это все?

Он остановился на лестничной площадке, удивленно глядя на меня. Светильник, который он держал в руке, отбрасывают сверхъестественные, таинственные тени на темные драпировки и на едва различимые портреты, которые, казалось, сейчас скорее смотрели злобно, чем улыбались. Снаружи ветер стал сильнее; он пронзительно визжал, а потом, словно нехотя, стихал.

— Не крысы, — сказал Кел. — Звуки напоминали чьи-то спотыкающиеся шаги, звук глухих ударов; звуки шли не из соседней комнаты, а откуда-то из-за книжных полок, а потом послышалось ужасное бульканье… Ужасное, сэр. И заскреблось, словно кто-то царапался, пытаясь выйти… Добраться до меня!

Можешь представить себе мое изумление, Бони. Келвин не тот человек, который в ужасе помчится от чего-то воображаемого. Мне, после всего, стало казаться, что здесь есть какая-то тайна… И скорее всего тайна весьма неприглядная.

— Что дальше? — спросил я его. Мы поднимались, и тут я увидел впереди свет из кабинета, падающий на пол галереи. Я посмотрел с некоторым смятением; ночь больше не казалась мне такой уж уютной.

— Скребущий шум прекратился, — продолжают Кел, когда мы подошли к кабинету. — Но через некоторое время глухие звуки возобновились, в этот раз двигаясь от меня. Потом стало тихо, и, готов присягнуть, что я услышал странный, почти неестественный смех! Я подошел к шкафу и начал его ощупывать, пытаясь найти перегородку или потайную дверь.

— Нашли?

Кел остановился в дверях кабинета.

— Двери не нашел, но кое-что обнаружил! Мы вошли, и я увидел черный квадратный проем в левом стене. Книги тут оказались бутафорскими, и Кел обнаружил маленький тайник. Я зажег лампу, но ничего не увидел, кроме толстого слоя пыли, скопившегося за десятки лет.

— Тут лежало только это, — торопливо сказал Кел и протянул мне лист желтого цвета. Это оказалась карта, выполненная черными чернилами в тонких линиях — карта города или деревни. Строений семьдесят, и одно из них с четкой отметкой, рядом с ним были написаны непонятные слова: «Обитель Червя».

И в левом верхнем углу карты, на северо-запад уходила маленькая стрелка. Ниже стояла подпись: «Чапелвэйт».

— В деревне, сэр, достаточно религиозные жители называют покинутый город Жребием Иерусалима, — объяснил Келвин. — Это место стараются обходить стороной.

— Но почему? — поинтересовался я, прикоснувшись к карте чуть ниже странной надписи.

— Не знаю.

Воспоминания о разговоре с миссис Клорис промелькнули в моей голове.

— Червь… — пробормотал я.

— Вам что-то известно, мистер Бун?

— Может быть… Завтра мы отправимся взглянуть на этот город. Вы согласны, Кел?

Он кивнул. После этого мы провели почти час, рассматривая пролом в стене за квадратной нишей, найденной Келом, но безуспешно. Шум, описанный Келом, больше не повторялся.

Мы пошли спать. Больше в ту ночь не было никаких приключений.

На следующее утро Келвин и я собрались на прогулку. Дождь, который шел всю ночь, прекратился, но небо оставалось хмурым, покрытым низкими облаками. Я видел, что Кел глядит на меня с сомнением, и поторопился успокоить его, сказав, что если я устану, или путешествие окажется слишком долгим, я без колебаний прерву прогулку. Мы запаслись провизией для ленча, взяли с собой прекрасный компас Баквайта и, конечно, странную, древнюю карту Жребия Иерусалима. Прогулка получилась необычная, наводящая на размышление прогулочка. Птицы не пели, не было видно никаких зверей. Мы шли мимо величественных и мрачных сосен прямо на юго-восток. Только звуки наших шагов и мерное дыхание Атлантики сопровождали нас. Запах моря, сверхъестественно тяжелый, был нашим постоянным спутником.

Мы прошли не более двух миль, когда наткнулись на заросшую дорогу, которую, я уверен, когда-то называли «выстеленной бревнами». Она вела в нужном нам направлении) и мы воспользовались ею, экономя время. Говорили мы мало. День, с его тишиной и зловещей неподвижностью, камнем лег на наши сердца.